На прошлой неделе я посетила уже ставшее для меня традиционным мероприятие по терапевтическому просмотру в группе художественных фильмов у прекрасных аналитиков Ани и Алины (подробнее о мероприятии можно посмотреть в группе: https://vk.com/vivendimodus). В этот раз мы смотрели фильм «Исчезновение Элеанор Ригби: Он».
Мало сказать, что весь фильм я вспоминала имя актера, но так и не вспомнила. И вот это добавило остроты к ощущениям щекотания интеллекта и бессознательных струн, которые не покидали меня в процессе просмотра фильма.
Не обсуждаю ценность фильма как произведение искусства, на это есть кинокритики. Безусловно, не притрагиваюсь к нитям психоаналитической методологии для проведения анализа кино. Говорить могу в данном случае только о себе через экран киноленты.
Фильм со стандартным и не прекращающим быть актуальным в XXI веке сюжете о якобы утрате своего Я и о возможности его обретения. Много таких видела, периодически хочется плакать или улыбаться. Но вот так, чтобы после просмотра фильма захотелось встать и уйти, — такого не было. Жутко, да-да, именно это слово в одном из наполнений, которое использует Фрейд в своей статье «Жуткое» (http://freudproject.ru/?p=723), когда то, что должно быть скрыто, вдруг становится явным, так вот жутко не хотелось говорить после просмотра этого фильма. Хотелось молча уйти.
Последние секунды фильма буквально вытащили меня из состояния прорыва экрана моего восприятия, который начал трещать, рисуя паутину мелких разрывов. Последние кадры увели меня в сторону размышлений о галлюцинациях и бредообразованиях, что не позволило встретиться с взглядом героя, а, напротив, облегченно вздохнуть и подумать: «Слава Богу, это не про меня!»
Красной нитью по фильму вьется мысль о невозможности разговора, даже не просто разговора, а диалога. Все сводится к банальным фразам: «Я хочу тебе сказать что-то важное», — «Говори», — «Я забыл».
Очень знакомая ситуация.
Жак Лакан во втором семинаре обращает внимание: «Чем дальше, тем яснее становится, что субъект, который говорит, находится по ту сторону эго». И опять же звенит фраза Лакана о том, что «крик взывает тишину к жизни».
Герой фильма не может говорить. Глупые фразочки, отговорки, несмешные шуточки. И все это вертится вокруг запрета говорить, который бессознательно ввел этот человек, герой фильма, в связи с трагедией, которая произошла в семье. Итак, субъект не говорит. Он находится во власти эго, которое бесмознательно контролирует невозможность речи. Говорить оказывается слишком больно, поскольку потребуется многое признать. Не происходит как такового расщепления, субъект бессознательного не показывается, ему запрещено говорить.
Мы видим, чувствуем это властное эго. Соответственно, структурно нельзя сказать, что Я утрачено. Возможно, Я из регистра воображаемого, которое наделяет жизнь, кхм, смыслом жизни, как-то там где-то в глубинах скрыто. Хотя на мой взгляд, как раз это самое Я на поверхности, эго, диктующее Закон, слишком явно. Трагедия именно в этом запрете, запрете субъекту говорить.
Меня эти размышления на фоне кинематографических эффектов ввели в состояние ступора, что и послужило причиной для порыва уйти и замолчать. Вспоминается доклад прекраснейшей Нины Михайловны Савченковой о мифе про Вавилонскую башню, смешение языков и о том, что понимание и диалог практически невозможны.
Действительно, часто приходится ловить себя за хвостик ощущений, что на самый элементарный и до невозможности простой вопрос: «Какое мороженое ты хочешь?», — я отвечаю: «Не знаю». При этом, так холодно и неприятно становится… Ведь я знаю, что я хочу два шарика: шоколадное и манго. Но мне страшно неловко от того, что я причиняю какие-то неудобства спрашивающему.
Очень важно говорить, не так важно, будет ли диалог, колоссальное значение имеет именно речь.